Трансовая терапия милтона эриксона. Милтон Эриксон – Маг коммуникации
Зигфрид: Можно спросить? Я - трансактный аналитик. Ядром этой теории является утверждение, что план жизни базируется на очень раннем решении, которое исходит не из ума, а заложено в человеческих глубинах. В основном такое решение поддается воздействию.
Возьмем того человека, о котором вы говорили. Допустим, в принципе, мы сможем вернуть его к той фазе, когда появилось решение быть неудачником, тогда на это решение можно воздействовать с целью его изменения. Возможно, его жизнь изменится, когда у него появится опора для выбора более удачных вариантов и решений, предлагаемых жизнью. Что вы об этом думаете?
Эриксон: Возможно, но как?
Я вам расскажу историю о Джо. В то время мне было десять лет и мы жили на ферме в Висконсине. Как-то летним утром отец послал меня с поручением в ближайший поселок. Когда я подходил к поселку, меня заметили мои одноклассники и сообщили: “Джо вернулся”. Я не знал, кто такой Джо. Они рассказали мне все, что слышали о Джо от своих родителей.
История Джо оказалась не очень приятной. Его исключали из каждой школы за драки, агрессивность и хулиганство. Он мог облить собаку или кошку бензином и поджечь. Он дважды пытался поджечь коровник и дом у своего отца. Вилами он мог проткнуть свинью, теленка, корову, лошадь.
Когда ему исполнилось 12 лет, отец и мать признались, что не в силах с ним справиться, отправились в суд и сдали его в исправительно-трудовую колонию для малолетних преступников. Через три года его отпустили под честное слово повидаться с родителями. По дороге домой он совершил несколько уголовных преступлений, был арестован полицией и возвращен в колонию, где и пребывал, пока ему не исполнился 21 год.
По закону теперь его следовало выпустить. Он вышел из колонии в казенной одежде и башмаках, с десятью долларами в кармане. Родители к тому времени умерли. То, что от них осталось, разошлось по чужим рукам, так что все богатство Джо составляли 10 долларов, тюремная одежда и тюремные башмаки.
Отправившись в Милуоки, он вскоре совершил вооруженный грабеж и кражу со взломом, был арестован и препровожден в исправительное заведение для юношей. Там с ним попытались обращаться, как и с остальными заключенными, но Джо дрался со всеми подряд. Он устраивал бунты и драки в столовой, разбивал столы, посуду и прочее. Тогда они заперли его в камеру-одиночку и туда же приносили еду. Один или два раза в неделю двое, а то и трое здоровых надзирателей поздним вечером выводили его на разминку. Так Джо и просидел весь свой срок, не получив ни единого дня отпуска за хорошее поведение.
Когда его выпустили, он отправился в город Грин Бэй, где совершил несколько краж со взломом и других уголовных преступлений, и быстро оказался в тюрьме. Джо не пожелал, чтобы и в этой тюрьме к нему относились так же, как к остальным арестантам. Он избивал своих сокамерников, бил окна и творил прочие беспорядки. Его перевели в подземную часть тюрьмы, состоящую из каменных клеток размером восемь на восемь футов (2,4 х 2,4 м. - Прим. перев.), с цементным полом, спускающимся уклоном к желобу для нечистот. Вот и весь туалет. Запирали его там и одетого, и раздетого. Я был в таком помещении, оно свето- и звуконепроницаемо. Один раз в день, в час или два дня, в отверстие в двери ему просовывали поднос с едой. Это могли быть кусок хлеба и кружка воды или обычный тюремный обед. Двое надзирателей его роста (а у Джо рост был почти 190 см), один по левую руку, другой по правую, выводили его на прогулку вечером, после наступления темноты, чтобы он не смог избить других арестантов.
Весь свой срок он отсидел в подземелье. Одна отсидка в подземелье может укротить кого угодно. На первый раз он отсидел там 30 суток, но стоило ему вернуться в общую камеру, как он устроил зверскую потасовку и тут же попал обратно в подземелье. Обычно двух отсидок там достаточно, чтобы у человека сдали нервы или вовсе крыша поехала. А Джо провел там два года.
Когда его выпустили, он принялся за прежнее в ближайшем поселке. Его быстро арестовали и отправили в ту же тюрьму, но уже по другой статье, где он опять отсидел свой срок в подземелье.
По окончании срока Джо выпустили и он вернулся в поселок Лоуэлл, куда его родители обычно ездили за провизией. Там было три магазина. Первые три дня Джо простоял у касс, прикидывая дневную выручку.
Все три магазина оказались ограбленными. Исчезла моторная лодка, что стояла на прорезавшей поселок реке. Все знали, что это дело рук Джо.
Я пришел в поселок на четвертый день после этих событий. Джо сидел на лавочке, уставившись перед собой немигающими глазами. Я и мои товарищи стояли возле него полукругом, вытаращив глаза на настоящего живого уголовника. Джо не обращал на нас никакого внимания.
Милях в двух от поселка жил фермер с женой и дочерью. У него было 200 акров хорошей плодородной земли. Кредит за нее был уже выплачен. Короче говоря, фермер был очень богатый. Нужно было по крайней мере двое помощников, чтобы обработать участок в двести акров. Фермер нанял одного работника, но он в то утро уволился, так как у него в семье кто-то умер. Работник отправился в Милуоки и предупредил фермера, что больше не вернется.
Как я уже упомянул, у фермера была дочь двадцати трех лет очень привлекательной наружности. По местным понятиям, она получила блестящее образование - восемь классов школы. Она была рослая (175 см) и физически сильная девушка. Одна могла забить свинью, вспахать поле, метать стога, молотить зерно и выполнять любую работу точно так же, как наемный работник. А какая она была прекрасная портниха! Все окрестные девушки шили у нее подвенечные платья, когда приходила пора выходить замуж. У нее же заказывали и детское приданое. Что касается кухни, то все признавали ее лучшей стряпухой, а ее пироги и торты слыли самыми вкусными в округе.
В то утро, когда я в 8 часов 10 минут утра пришел в поселок, туда же, по поручению отца, приехала Эди, дочка фермера. Эди привязала запряженную в легкую повозку лошадь и пошла вдоль улицы. Джо поднялся и встал у нее на пути, внимательно изучая ее с головы до ног, а Эди, не двигаясь с места, изучала с ног до головы Джо. Наконец, Джо произнес: “Можно пригласить тебя на танцы в пятницу вечером?” В поселке Лоуэлл каждую пятницу в большом городском зале бывали танцы, куда собиралась вся округа. “Можно, если ты джентльмен”, - ответила Эди. Джо отступил в сторону, и Эди пошла дальше по своим делам.
В пятницу вечером Эди приехала на танцы, привязала лошадь с повозкой и вошла в зал. Там ее уже поджидал Джо. В этот вечер они танцевали все танцы подряд, хотя это вызвало зависть и недовольство остальных кавалеров.
Как я уже сказал, Джо был высоченный парень (около 190 см) с богатырской фигурой и весьма недурен собой. На следующее утро хозяева трех обворованных магазинов обнаружили, что все украденное возвращено, а моторная лодка стоит у причала, как будто и не исчезала. Кто-то видел, как Джо направлялся в сторону фермы, принадлежавшей отцу Эди. Позднее выяснилось, что Джо попросил фермера нанять его на работу, на что отец Эди ответил: “Работать по найму нелегко. Надо вставать с восходом солнца, а ложиться заполночь. По воскресеньям, после церковной службы, работать приходится до конца дня. Это работа без выходных, без отпусков, а плата - 15 долларов в месяц. Я тебе отгорожу помещение для жилья в коровнике, а питаться будешь вместе с нами”. Джо согласился.
Не прошло и трех месяцев, как каждый фермер жалел, что у него нет такого работника, потому что, говоря по-простому, Джо оказался из тех “дураков, кого работа любит”. Он работал, работал и работал, не переставая. Закончив работу для хозяина, он шел помогать соседу, который сломал ногу, и делал за него всю работу. Вскоре Джо стал так известен, что все только и мечтали, чтобы и им привалило такое же счастье. Джо не отличался разговорчивостью, зато славился дружелюбием.
Через год по округе пошли разговоры. Видели, как в субботний вечер Джо и Эди выезжали на прогулку в повозке. По местным приметам это было начало ухаживания, или “затравка”, как здесь выражались.
На следующее утро прокатилась новая волна слухов. Джо провожал Эди в церковь. Тут уж все было ясно. Через несколько месяцев Джо и Эди поженились. Джо перебрался из коровника в дом и стал главным наемным работником своего тестя. Все его очень уважали. Детей у Джо и Эди не было. И Джо стал интересоваться делами поселка и его жителей.
Когда паренек Эриксонов заявил, что хочет учиться в средней школе, весь поселок загоревал, потому что из паренька мог получиться толковый фермер. А образование, как известно, губит человека. Джо нашел меня и поддержал мое желание учиться, он и многих других поддержал в их стремлении к знаниям. А когда я сказал, что хочу поступить в университет, Джо первый одобрил меня, как и многих других.
Когда в поселке в очередной раз выбирали правление школы, кто-то смехом внес его кандидатуру в список для голосования. Все проголосовали за Джо, он получил подавляющее большинство голосов и автоматически стал председателем правления школы. Все, кто мог, присутствовали на первом заседании правления. Пришли все родители, практически все жители поселка, чтобы послушать, что скажет Джо.
А Джо сказал: “Ребята, вы отдали мне большинство голосов и выбрали председателем правления школы. Насчет учебы я не очень разбираюсь. Но я понимаю, что вы хотите, чтобы ваши детишки выросли и стали порядочными людьми, а самый лучший способ для этого - отправить их в школу. Наймем лучших учителей, купим все лучшее для занятий, и, чур, не орать насчет налогов”. Джо переизбирали в правление школы много раз подряд.
Прошло время, родители Эди умерли, ферма досталась ей в наследство и Джо стал подыскивать себе работника. Он отправился в исправительную колонию и попросил список бывших уголовников, для которых еще не все потеряно. Многие из них исправились и стали полезными для общества людьми, поработав на ферме у Джо. Кому и дня хватило, кому недели, а то и месяца, другие задержались на более длительный срок.
Джо умер, когда ему было за семьдесят, Эди умерла спустя несколько месяцев. Всех, конечно, интересовало завещание. В соответствии с завещанием ферма должна была быть продана небольшими наделами всем желающим. Вырученные средства должны были пойти на создание фонда помощи бывшим молодым преступникам, подающим надежду на исправление. Управление фондом поручалось банку и начальнику исправительного заведения, где сидел Джо.
Для него вся психотерапия свелась к словам: “Можно, если ты джентльмен”.
Когда я получил работу главного психолога штата, мне было поручено обследовать обитателей всех исправительных и карательных заведений. Джо поздравил меня и сказал: “Есть протоколы одного старого дела в тюрьме Вокеша, ты их почитай. Есть старые протоколы в Грин Бэй и в… (Эриксон называет еще одно исправительное заведение)”. Я понял, что он имеет в виду свое дело. Я ознакомился с этими протоколами. Читать их было страшно. 29 лет своей жизни он потратил на дебош. Но вот встретилась хорошенькая девушка и сказал: “Можешь пригласить меня на танцы, если ты джентльмен”. Больше ничего не надо было в нем менять. Он сам себя изменил. Перемены исходят не от доктора, а от самого пациента.”
Взято из книги “Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном”
Я представлю вам некоторые случаи из опыта личного общения с Милтоном Эриксоном и попытаюсь передать мое понимание этого необыкновенного человека и его работы. Я много писал об эриксоновской терапии, но ее основатель остается для меня загадкой. Хотя мы общаемся много лет, понять его до конца я никогда не мог. Проведя с ним в беседах сотни часов, я знаю его гораздо хуже, чем тех, с кем общаюсь поверхностно. За свою жизнь я изучал многих психотерапевтов, а Эриксона глубже, чем кого бы то ни было. Научившись многим из его терапевтических приемов, я использовал их в своей практике и преподавании. Не проходило и дня, чтобы я не применил в моей работе чего-либо из того, что узнал от Эриксона. И все же основные его идеи я ухватил лишь частично. Я чувствую, что если бы понял более точно то, что Эриксон пытался объяснить об изменении людей, мне бы открылись новые горизонты в терапии.
Эриксон никогда не делал секрета из своей работы. Вполне возможно, что он был самым открытым для публики терапевтом за всю историю психотерапии. На протяжении многих лет он проводил семинары и мастерские для больших аудиторий как у себя на родине, так и за рубежом. Он опубликовал более ста работ. Тысячи посетителей, поодиночке и группами, приезжали поговорить с ним. Его лекции, демонстрации и беседы записывали на пленку чаще, чем любого другого практикующего терапевта. Он щедро отдавал себя и свои знания всем заинтересованным. И хотя Эриксон любил показывать, что вам еще учиться и учиться, он никогда не пытался казаться загадочным или непонятным. Он старался упростить и объяснить свои идеи так, чтобы их мог понять любой. Порой он терялся, когда многие из нас понимали его идеи лишь частично. Сколько раз на протяжении многих лет я спрашивал его, почему он делает что- то в терапии, а он отвечал: “Это же очевидно”. Я говорил: “Нет, Милтон, это не очевидно” — и продолжал расспрашивать его только для того, чтобы обнаружить новую и неожиданную сложность в его мыслительном процессе.
Полностью понять Эриксона мешала не только необычная природа его идей. Одной из помех было то, как он разговаривал с людьми. Всякий раз Эриксон стремился говорить на языке собеседника. Его стиль лечения и обучения отличало стремление подстраиваться к чужому языку. Этот стиль “принятия” языка другого как способ единения с собеседником давал терапевтам, придерживавшимся диаметрально противоположных теорий, ощущение того, что Эриксон работает в рамках их идеологий. Он мог говорить на языках различных научных парадигм, поэтому коллегам и пациентам часто казалось, что они разделяют и понимают его теории, а позже они бывали удивлены какой-то неожиданной идеей. Собственные убеждения и предпосылки Эриксона не были самоочевидны. Когда кто-нибудь спрашивал его о теории, ответом часто был рассказ о каком- либо случае из практики, являвшийся метафорой со многими следствиями.
Эриксон вкрапливал в разговор истории так, что люди различных взглядов видели в его метафорах собственные идеи. Каждый эпизод рассказывался так, что абсолютно не похожие друг на друга люди думали, будто он предназначается именно им. Однажды мои практиканты посетили Феникс и встретились с Эриксоном. Вернувшись, они рассказали об увиденном и услышанном. Один из практикантов упомянул историю, которую Эриксон рассказал именно о нем. Но девушка из группы возразила, что эта история на самом деле была о ней. А третий заявил, что эти двое ничего не поняли, так как на самом деле эта история связана с его собственным опытом. Оказалось, что каждый член группы был уверен, что получил личную метафору от Эриксона, рассказанную специально для него. Каждый чувствовал себя по-настоящему понятым Эриксоном и понявшим Эриксона. И это несмотря на то, что все они были людьми с различным уровнем подготовки, а метафорами являлись истории и клинические случаи, которые Эриксон и раньше много раз рассказывал (хотя каждый раз он рассказывал их по-другому). Некоторые из них я слышал за несколько лет до этого и считал, что они предназначены персонально для меня.
То, что Эриксон беседовал всегда одновременно на нескольких смысловых уровнях, также осложняло создание четкой картины его взглядов. Когда его спрашивали, что делать с какой- нибудь терапевтической проблемой, Эриксон давал совет и обычно рассказывал случай из практики, показывая, как он сам работал с похожей проблемой. Однако этот пример не был просто описанием какого-то случая. Он мог быть одновременно и метафорой, направленной на изменение или решение личной проблемы спрашивающего. То есть Эриксон мог говорить о случае так, что одновременно и сообщал слушателю об общей природе проблемы, и показывал, как применить конкретный терапевтический прием, и вдохновлял или подталкивал человека к изменению в его личной жизни или мировосприятии.
Одним из главных умений Эриксона была способность воздействовать на людей скрыто. В этом заключалась одна из причин того, почему многие люди чувствовали себя в его присутствии напряженно. Каждый, кто говорил с Эриксоном, не мог быть точно уверен, получает ли он только профессиональный совет или же еще и искусное указание на решение невысказанной личной проблемы. История или случай из практики — это аналогия, проводящая параллель между различными ситуациями. Случай из практики, связывающий терапевтический прием и проблему, мог быть также аналогией между собеседником Эриксона и пациентом из описываемого случая. Эриксон любил изменять людей незаметно для них самих. Если они были настороже и сопротивлялись идее, которую предлагал им Эриксон, на самом деле существовала другая идея, которую он стремился им внушить. Он любил предлагать одну идею для сопротивления и, по крайней мере, еще одну — для воздействия.
Эриксон рассказывал один и тот же случай для разных людей по-разному. Суть случая оставалась неизменной, но то, на чем он делал акцент, зависело от аналогии, предназначенной конкретному слушателю. Этот сложный процесс метафорического влияния проходил в ходе обычной беседы или во время рядовой консультации. Казалось, что ему скучно делать что-то одно и требуется общение более глубокое и сложное.
Все, что Эриксон делал и говорил, имело множественные цели, и обучал он через сложные аналогии. Поэтому трудно четко сказать, что его взгляды описывает та или иная идея или тот или иной метод. Его теория была предложена нам в виде метафор, каждая из которых приложима ко множеству явлений, передана через разнообразные аналогии, раскрыта разным людям с разных сторон и меняется в зависимости от социального контекста.
Основная сложность в формулировании элементов новизны в эриксоновских теориях состоит в проблеме языка. Он говорил о новых предпосылках относительно человека и путях его изменения на языке, созданном для выражения прошлых взглядов. (Здесь вспоминается Гарри Стак Салливан, который пытался описать межличностные отношения на языке, созданном для описания личности.) Я думаю, Эриксон открыл миру глаза на нечто совершенно новое — на сложность межличностного влияния (по крайней мере, таковы были идеи, о которых он мне рассказывал). Однако в его распоряжении был лишь язык, созданный для выражения совершенно иного представления о людях. Язык терапии индивида просто не подходит для описания эриксоновской терапии.
Думаю, что язык гипноза и гипнотерапии слишком примитивен и ограничен, чтобы охватить всю сложность эриксоновского метода наведения транса и использования в терапии гипнотического воздействия. Как можно на языке “сна” говорить о гипнотическом внушении, когда человек погружается в гипноз, продолжая ходить по комнате? Или как можно на языке “бессознательного” говорить о сложном межличностном воздействии транса во время беседы? Например, Эриксон пытался объяснить тот факт, что гипнотизируемый, следующий установке на отрицательную галлюцинацию, должен видеть объект, чтобы его не видеть. Для описания этого явления Эриксон иногда использовал термин “бессознательное осознание”. Хотя по определению термин “бессознательное” есть нечто за пределами сознания или осознания.
Конечно, такая терминология слишком громоздка для описания тонких процессов, интересующих Эриксона. Он разрабатывал новые пути понимания людей, гипноза и психотерапии, не создавая при этом языка, на котором можно описать эти новые представления. Это сравнимо с попытками говорить о квантовой теории на языке мер и весов. Я уверен: именно поэтому он все больше и больше обращался к метафоре, которая не может служить для точного описания явления, но может отразить в себе всю его сложность.
Многим не довелось видеть Эриксона. Другие слишком молоды и видели его только старым. Он был потрясающим человеком, даже будучи старым и больным и передвигаясь в инвалидной коляске. Однако я хотел бы рассказать о том, каким он был в зрелые годы, когда был полон сил . Воздействовала не только его личность, но и репутация гипнотизера, влияющего на людей помимо их сознания. Многие люди просто-напросто боялись его.
Могущество Эриксона открылось мне, как только я о нем узнал. В 1953 году, работая в рамках проекта Грегори Бейтсона по изучению коммуникации, я попросил Бейтсона помочь попасть на семинар к одному гипнотизеру, приехавшему в Сан- Франциско. Я хотел изучить коммуникативные аспекты гипноза. Бейтсон спросил, кто проводит семинар, я ответил, что, кажется, Милтон Эриксон. “Я позвоню ему, — сказал Бейтсон, — и спрошу, можешь ли ты принять участие”. Так я узнал, что Бейтсон знаком с Эриксоном, впрочем, как с каждым, кто имел вес в сфере социальных наук. Оказалось, что Бейтсон и Маргарет Мид консультировались с доктором Эриксоном и его супругой по поводу фильма о плясках в состоянии транса, снятого на острове Бали. Главный вопрос был в том, как определить момент вхождения танцоров в масках в состояние транса. (Кстати, именно Бейтсон и Мид подтолкнули Эриксона к опубликованию выдающегося описания коммуникации в статье “Изучение экспериментального невроза, внушенного под гипнозом, при лечении преждевременной эякуляции”).
Бейтсон позвонил Эриксону в гостиницу в Сан-Франциско и спросил, могу ли я посещать его семинар. Эриксон сказал, что будет этому рад. Затем они еще какое-то время непринужденно болтали, после чего Бейтсон положил трубку и заявил: “Этот человек своими манипуляциями хочет заставить меня поехать к нему в Сан-Франциско и поужинать с ним”. Я очень интересовался межличностными манипуляциями и с любопытством спросил: “А что он вам сказал?” Ответ был таков: “Он сказал: “Почему бы тебе не приехать ко мне в Сан- Франциско и не поужинать со мной?” Даже самые обыкновенные прямые высказывания Эриксона рассматривались Грегори Бейтсоном и многими другими, боявшимися власти Эриксона, как манипуляции.
Эриксон явно наслаждался своей репутацией могущественного человека, который может влиять на людей независимо от того, осознают они это или нет. Я вспоминаю один случай с Доном Джексоном на семинаре Эриксона. Во время дискуссии о гипнозе Джексон без конца крутил и вертел в руках карандаш. В какой-то момент он сказал: “Я никак не могу прекратить вертеть этот несчастный карандаш. Милтон, мне кажется, это твои проделки”. “Ладно, — ответил Эриксон, — но пока продолжай вертеть”. Он еще немного поговорил с Джексоном, а затем дал команду оставить карандаш в покое. Я хотел узнать побольше о его методах внушения особого поведения во время обыкновенной беседы и потому запомнил этот случай. Позднее, в личной беседе, я спросил Эриксона, что же он тогда такое хитрое сказал или сделал, что заставило бедного Джексона издеваться над карандашом. “Да ничего я с ним не делал, — сказал Эриксон. — Джексону просто показалось, что это моя работа, вот я и воспользовался случаем”.
Чтобы проиллюстрировать еще один аспект величия Эриксона как гипнотизера и человека, я хотел бы рассказать об одном случае, который произвел неизгладимое впечатление на меня и на Джона Уикленда. Однажды мы пригласили Эриксона поужинать в мексиканский ресторан. И скажу я вам, это был подлинный мексиканский ресторан, в чем я убедился, приправив блюдо небольшим количеством их стандартного острого соуса. Я задохнулся, и глаза мои непроизвольно наполнились слезами. Эриксон начал высмеивать меня, и как-то из этого разговора само собой обозначилось, что лично он, Эриксон, может выдержать соус любой остроты. Для демонстрации он послал официантку за шеф-поваром, и когда тот пришел, Эриксон попросил его приготовить и принести нам наиострейший соус, какой только можно. Шеф-повар с удовольствием принял вызов. Через какое-то время он вернулся с некоей субстанцией на блюдце и поставил ее перед Эриксоном. Он остался посмотреть, как же посетитель справится с этим адским месивом. Эриксон взял ложку, набрал в нее соуса, положил в рот, покатал языком. Его лицо не изменило своего выражения, на глазах не появилось ни единой слезинки. “Вкусно”, — сказал он. На меня это произвело впечатление, и оно многократно усилилось, когда я посмотрел на остолбеневшего повара-мексиканца.
Помимо умения влиять на людей, в Эриксоне было что-то, не позволяющее людям противоречить ему. Я вспоминаю, как один психиатр рассказывал мне о своей встрече с Эриксоном в Фениксе. Психиатр был серьезным, ответственным человеком, занимающим видное положение. Он сказал мне, что они общались с Эриксоном восемь часов подряд, и он даже не смог пообедать, так как Эриксон не сделал перерыва. Он сказал мне, что был страшно голоден. Я спросил его, почему он не сказал Эриксону, что хочет есть. Он ответил, что как-то не мог прервать Эриксона, когда тот рассказывал ему о психотерапии. Прошли месяцы, но этот человек все еще злился, что его довели до такого голода. И тогда я сказал ему, что, судя по всему, Эриксон считал его важной персоной, ведь он редко тратит восемь часов на одного посетителя, так что это был своего рода “комплимент действием”. Такая мысль понравилась психиатру — и, надеюсь, помогла ему простить потерянный обед.
Эриксон всегда достаточно уверенно обращался со своей властью. Он никогда не возражал против того, чтобы получить или использовать ее. Он рассказывал, как его включили в список врачей страховых касс и “там не было главного, так что я взял руководство на себя”.
При такой готовности обладать властью, слава Богу, он был очень доброжелательным человеком. Было бы несчастьем, если бы такое влияние, каким он обладал, использовалось в разрушительных целях. Он был не просто доброжелателен — он постоянно стремился помогать людям как в своем кабинете, так и вне его.
Я часто удерживаю терапевтов от стремления помочь. Я не верю в то, что помощь должна быть навязана людям — лечение не следует начинать до тех пор, пока о нем не попросят. Однако в отношении Эриксона эта проблема меня никогда не беспокоила. Он принимал решение изменить кого-то, кого, по его мнению, следовало изменить, вне зависимости от того, просит тот его об этом или нет. Я никогда не сомневался в этичности и доброжелательности его намерений, как никогда не подозревал его в стремлении эксплуатировать людей для личной выгоды.
Похожая проблема возникает в связи с использованием отдельных людей или целых семей в демонстрациях перед аудиторией. Я против использования людей в учебных целях и считаю это эксплуатацией. Но я никогда не относил это на счет Эриксона — он не просто использовал людей для демонстрации своего искусства перед огромной толпой на своих семинарах, он в это время проводил с испытуемыми лечение гипнозом. Он всегда устраивал так, что человек получал прямую выгоду, разрешая поэксплуатировать себя на демонстрации. При этом Эриксон оберегал гипнотизируемого от того, чтобы внушаемые изменения стали известны публике. У него была способность с помощью необыкновенного владения языком вести личную беседу с гипнотизируемым в ходе публичной демонстрации гипноза.
Хотя Эриксон и осуждал сценический гипноз как таковой, сам он был превосходным исполнителем публичных демонстраций. Он мог одновременно обучать студентов технике гипноза, проводить психотерапию с гипнотизируемым, иллюстрировать обсуждаемую проблему коллеге и развлекать публику. Скорости его работы мог бы позавидовать любой профессионал сцены.
В качестве примера мне вспоминается одна демонстрация, проведенная Эриксоном перед большой аудиторией. Он вызвал добровольца, и на сцену поднялся молодой человек. Он сел на стул рядом с Эриксоном. Единственной трансовой индукцией стала просьба положить руки на колени, после чего Эриксон спросил: “Вы хотите и дальше видеть свои руки на коленях?”
Молодой человек ответил, что хочет. Задав еще какой-то незначительный вопрос, Эриксон сделал знак своему помощнику, сидящему с другой стороны, тот поднял руку молодого человека вверх, и она осталась в воздухе. “Сколько у вас рук?” — спросил Эриксон. “Две, конечно”, — ответил парень. “Я бы хотел, чтобы вы их считали, когда я буду на них указывать”, — попросил Эриксон. “Ладно”, — немного снисходительно произнес тот. Эриксон показал на ладонь на одном колене, и парень сказал: “Одна”. Эриксон указал на пустое второе колено, на котором молодой человек ранее согласился видеть руку, и он сказал: “Две”. Затем Эриксон показал на руку, зависшую в воздухе. Молодой человек в изумлении уставился на нее. “А как вы объясните наличие и этой руки?” — спросил его Эриксон. “Не знаю. Я, наверное, в цирке”, — пробормотал парень. Эта гипнотическая индукция длилась примерно столько времени, сколько заняло у вас чтение ее описания.
Настоящим удовольствием было наблюдать, как Эриксон проводил свои демонстрации на сцене. Наиболее интересными были его демонстрации работы с сопротивлением гипнозу. Он начинал с того, что приглашал добровольца из публики подняться к нему на сцену и оказывать гипнотизеру сопротивление. Как всегда, у Эриксона сопротивление клиента превращалось в сотрудничество.
Эриксон любил показывать, что наведение транса не может быть описано просто, ведь к трансу ведет множество путей. Вспоминаю одну демонстрацию, на которой он показал, что транс можно навести, вообще не используя слов. Он попросил выйти на сцену человека, готового сопротивляться гипнозу. На сцену поднялся молодой человек. Эриксон стоял себе на сцене, ничего не делая и ничего не говоря, а молодой человек погружался в состояние транса. Позже я спросил Эриксона, какой же искусный и незаметный прием он применил для достижения такого результата. Он ответил, что транс был внушен именно “ничегонеделанием”. Молодой человек вышел на сцену перед аудиторией для того, чтобы его загипнотизировали, а Эриксон стоял и не делал решительно ничего. “Кто-то ведь должен был поработать, вот этот парень и загипнотизировал себя сам”, — сказал мне Эриксон.
Я вспоминаю время, когда был зеленым новичком и только начал учиться терапевтическому гипнозу. Я сажал перед собой пациента и проводил процедуру наведения транса от начала до конца. В какой-то момент я стал замечать, что многие погружаются в транс, как только садятся передо мной на стул, и чтобы начать гипнотизировать, я их сначала бужу. Я начал понимать, а после демонстраций Эриксона пришел к убеждению, что, когда клиент приходит с целью загипнозироваться, от гипнотизера требуется только одно — не мешать ему. В процессе гипноза Эриксон использовал социальный контекст и всегда мыслил в масштабах больших, нежели пара клиент-гипнотизер. Гораздо легче загипнотизировать человека на сцене, в триаде аудитория — гипнотизируемый — гипнотизер, чем в кабинете наедине с терапевтом.
Кроме способности влиять на людей помимо их сознания, у Эриксона была еще одна черта, из-за которой люди чувствовали себя не в своей тарелке, общаясь с ним. Он был чрезвычайно наблюдателен и мог буквально читать мысли человека по его позе и движениям тела. Он всегда подчеркивал, что терапевт должен быть проницательным наблюдателем и рассматривать позы и телодвижения как своего рода язык.
Эриксон любил тренировать наблюдательность своих стажеров. Однажды мы с Джоном Уиклендом приехали к Эриксону и он позвал нас в свою приемную взглянуть на пациентку, сидевшую на стуле с закрытыми глазами. Позже, когда женщина ушла, Эриксон спросил, что мы увидели. Вопрос был таким общим, что мы просто не знали, что ответить. И мы начали с умным видом рассуждать о том, что замеченный нами факт являлся женщиной и что, вероятно, она была в трансе. Эриксон прервал наши наблюдения, и спросил, заметили ли мы, что одна сторона лица у женщины была чуть-чуть больше, чем другая, а ее правая рука была немножко больше левой. Он сказал, что это весьма важно для постановки диагноза, и мы были вынуждены с ним согласиться.
Обычно людям не нравится, когда за ними наблюдают, и поэтому стажерам Эриксона приходилось тяжело. Однажды мне довелось побеседовать с психиатром, который много лет назад работал в психиатрической клинике в Мичигане и учился у Эриксона. Он рассказал мне, какое уважение, если не страх, местные психиатры испытывали к Эриксону. По его словам, Эриксон был очень требователен к студентам — он задавал вопрос и ждал ответа, уставившись на бедолагу особым взглядом, который они называли “окуляр фиксированный”. Его наблюдательность, на развитии которой у студентов он всегда настаивал, была поистине легендарной. Например, этот же психиатр рассказал мне, что однажды его жена шла через двор больницы и Эриксон остановил ее. “Вы беременны, не правда?” — спросил он. “Да, — ответила она удивленно, так как сама только что узнала об этом. — Откуда вы знаете?” И Эриксон ответил: “Цвет вашего лба изменился”.
Эриксон был очень требовательным к себе как к врачу и такую же требовательность проявлял к своим практикантам. Он ожидал от терапевта тонкой наблюдательности, но еще больше — широкого спектра умений. Он подчеркивал, что терапевт должен использовать движения тела и позу для воздействия на пациента. Часто он показывал, как движением головы или другой части тела следует выделять особо значимую идею. Он также считал, что терапевт должен уметь контролировать свой голос, чтобы при передаче какой-либо мысли окрашивать слова разной интонацией. Он любил делать ударение на определенных словах в предложении и тем самым строить параллельное утверждение. Рассказывая о том, как давать пациенту объяснения, Эриксон в два раза усиливал логическое ударение. Ведь порой различие, которое он подчеркивал, было столь неуловимым!
Эриксон ожидал от врача глубокого знания психопатологии, тонкого понимания людей и их обычных социальных ситуаций, здравого смысла, острой наблюдательности и умения выражать себя в широчайшем спектре — от крайней авторитарности до полной беспомощности. Он также считал, что терапевт должен с актерским мастерством управлять своим телом и голосом. Понаблюдав за Эриксоном, я начал осознавать, какие качества необходимы, чтобы стать настоящим мастером психотерапии. Тогда же я стал подумывать о смене профессии — почему бы не заняться тем, что требует меньшего напряжения, например, преподавание или консультирование.
Одним из наиболее важных качеств Эриксона, пронизывающим всю его работу, было чувство юмора. Он находил смешное в любом явлении и обожал шутки, головоломки, каламбуры и неожиданные речевые обороты. Я уверен, что именно юмор уберег Эриксона от злоупотребления своей властью. Абсурдность человеческой природы и человеческих проблем часто становилась предметом его шуток. Приведу пример. Однажды я советовался с ним по поводу одной молодой пары. Жена злилась на мужа за то, что он ходит за ней по пятам, особенно когда она по выходным занимается домашним хозяйством. Она шла на кухню — он отправлялся туда же, она выходила из дома — он выходил вслед за ней. Но больше всего ее раздражало, что он ходил за ней из комнаты в комнату, когда она пылесосила. Она пыталась запретить ему это делать, но он сказал, что старается остановиться, но почему-то не может.
Я спросил Эриксона, что же мне делать с этой парой. Он ответил, что решение здесь ясно, как божий день. Мне следует побеседовать с женой об этой проблеме и добиться ее согласия выполнять мои указания. В следующую субботу она должна пылесосить ковры, как обычно, и молча терпеть сопровождающего ее мужа. Закончив чистку ковров, она должна вынуть из пылесоса мешочек с пылью, снова пройтись по всем комнатам и везде насыпать на пол кучки пыли. Она должна сказать: “Так-то вот”, — и не прикасаться к этой грязи до следующей субботы. Я проинструктировал жену так, как предложил Эриксон. Муж перестал ходить за женой по квартире.
Эриксоновская терапия, более чем какая-либо другая, заставляет нас усомниться, подходит ли обычная логика для объяснения поведения и проблем человека. Эриксон прекрасно уживался с парадоксом, в то время как многие люди пытаются его избежать. И когда мог, он строил свои действия в рамках парадокса. Позвольте мне привести пример.
Уникальной особенностью Эриксона был его интерес к экспериментам над людьми и ситуациями. Он ставил эксперименты не только в лаборатории, но, чтобы избежать лабораторной искусственности, и в реальных жизненных ситуациях. В какую бы группу людей Эриксон ни попадал, он, как правило, начинал экспериментировать, чтобы увидеть, как тот или иной человек реагирует на то или иное воздействие. Однажды он мне рассказал, что на вечеринках частенько выбирает какого-нибудь человека и, уставившись на него “фиксированным окуляром”, следит за его реакцией. Или же он ставил перед собой задачу заставить кого-то пересесть с одного стула на другой, не говоря ему об этом прямо. Иногда такие действия были попыткой защититься от скуки в ситуациях, которые его активный мозг находил слишком обыденными. Иногда это был запланированный эксперимент, который необходимо провести в определенной обстановке. Я вспоминаю один такой эксперимент, в котором Эриксон хотел показать, как можно заставить человека забыть о чем-то, постоянно ему об этом напоминая. Эриксон был мастером контроля над амнезией и работал с ней как во время гипно- терапевтических сеансов, так и при обычном общении. Итак, описанный им эксперимент. Эриксон проводил семинар с группой студентов. Все сидели вокруг стола, при этом Эриксон усадил справа от себя парня, который был заядлым курильщиком. Как раз в тот момент у парня кончились сигареты. Когда все обсуждали важную тему семинара, Эриксон повернулся к молодому человеку и предложил ему сигарету. Как только тот потянулся к пачке, Эриксону задали вопрос слева. Поворачиваясь, чтобы ответить на вопрос, Эриксон как бы нечаянно убрал сигареты, прежде чем парень успел взять хотя бы одну. Группа продолжила дискуссию, и тогда Эриксон словно бы вспомнил о своем предложении. Он повернулся к молодому человеку и снова протянул ему пачку — и снова у него слева что-то спросили, и он опять “рассеянно” убрал сигареты, поворачиваясь для ответа. Разумеется, все это было заранее спланировано: все студенты в группе, кроме “жертвы”, знали об эксперименте. После того как процедура повторилась несколько раз, молодой человек утратил интерес к сигаретам и не реагировал, когда ему предлагали закурить. В конце семинара студенты спросили, удалось ли ему все-таки закурить. И оказалось, что молодой человек совершенно не помнил, что ему что-то предлагали — у него возникла амнезия. По мнению Эриксона, важным было возникновение депривации, когда за предложением шел “отказ”. Молодой человек видел, что вины Эриксона нет, однако он все же был лишен того, к чему стремился. Результатом такой классической “двойной связи” и была амнезия — забывание всей последовательности действий.
Постоянные эксперименты такого рода не только привели Эриксона к глубокому пониманию человеческого поведения, но и подтолкнули его к созданию новых терапевтических приемов. Например, для помощи людям, зависимым от транквилизаторов, Эриксон придумал особую процедуру. Если бы он просто отказывался выдать рецепт на лекарство, человек обратился бы к другому врачу с той же просьбой. Эриксон поступал иначе: когда его просили, он соглашался выписать рецепт и начинал искать среди бумаг на столе чистый бланк. Во время поисков завязывалась чрезвычайно интересная беседа с пациентом. Беседа продолжалась, пока не заканчивалось время приема. Только придя домой, пациент спохватывался, что ему забыли дать рецепт. Больной не шел к другому врачу, так как его лечение у Эриксона не было завершено. Он не мог обвинить Эриксона в депривации, так как тот, казалось, горел желанием выписать рецепт и не сделал этого лишь по рассеянности. То есть происходило то же, что и в описанном случае с сигаретами. Эриксон говорил, что в дальнейшем человек постепенно терял интерес к лекарствам и затем забывал о них совсем.
Многие из нас с трудом усваивали техники Эриксона, так как для их выполнения требуется немалое мастерство. Обучение искусству межличностного взаимодействия не входило в курс академического образования психотерапевта. Одной из ценностей гипноза было обретение навыка директивности. Обучаясь гипнозу, человек постигал, как мотивировать людей, как направлять их действия в нужное русло, как добиваться ответа и т. д. Эриксон не просто выполнял некое воздействие, он был вовлечен в межличностный процесс наведения транса, и это выделяло его из ряда гипнотизеров. Он утверждал, что гипнотическое наведение нужно варьировать в зависимости от личности самого терапевта, клиента и определенной ситуации, в которой они находятся. Он рассматривал каждое гипнотическое взаимодействие как нечто уникальное.
Сейчас молодежи, возможно, сложно понять, что значили идеи Эриксона тогда, когда официальная идеология была иной. Например, в пятидесятые годы я участвовал в исследованиях Г. Бейтсона в больнице Общества ветеранов. Я изучал способы общения и проводил психотерапию с одним психотиком. Помимо всего прочего он рассказывал о том, что у него в животе цемент, и порой казался абсолютно убежденным в этом. Он постоянно жаловался на пищеварение и ужасные ощущения в желудке. В то время наиболее передовая часть психиатров продвинулась — или углубилась — к бессознательному. От увлечения генитальной стадией и эдиповым комплексом все перешли к изучению роли оральной стадии в возникновении психозов. В то время распространенным было утверждение, что все мечты человека направлены на грудь. Основополагающей причиной всех расстройств была, по словам Джона Роузена, “каменная грудь матери и отрава молока”. Находясь в авангарде, я, конечно же, втолковывал бедняге о его матери и оральной фиксации и прочем, что считал причиной его мании о цементе в животе. Логика символизма была неопровержима.
Примерно в это время я начал общаться с Эриксоном и как- то спросил его, что бы он сделал с рассуждениями пациента о воображаемом цементе в животе. Эриксон ответил: “Я бы пошел с ним в больничную столовую и попробовал пищу, которую им там дают”. Я был поражен поверхностностью подхода к проблеме. Но Эриксон продолжал: он рассказал бы пациенту о пищеварении и о том, какие продукты перевариваются легко, а какие — трудно. Я чувствовал, что Эриксон просто понятия не имеет о том, как нужно работать с подобными психотическими маниями. И только спустя какое-то время я совершенно случайно заглянул в больничную столовую и попробовал то, что вынуждены были есть больные. С этого момента я стал подходить к делу реалистичнее и начал думать, что лечение пойдет успешней, если пациент выйдет из больницы в реальный мир, а не будет продолжать сидеть в палате и жаловаться на желудок.
Спустя несколько лет, когда наша работа по проекту продвинулась достаточно далеко, Эриксон все так же намного опережал и нас, и время. Вспоминаю 1958 год, когда я какое-то время лечил оторванных от реального мира психотиков. При этом мы даже проводили терапию со всей семьей. Вдохновленные открытием коммуникативного подхода, мы старались наладить связи между детьми и родителями и добиться их свободного выражения чувств и мыслей друг о друге. Нашей целью были более гармоничные и близкие взаимоотношения между членами семьи. Я рассказал о нашем подходе Эриксону, и он заявил, что, по его мнению, стремление добиться близости между подростками психотиками и их родителями — ошибка. “Это неподходящий возраст для близости, — сказал он. — Это возраст, когда юная личность должна рвать семейные связи”. Я, конечно, подумал, что Эриксон не понимает важности коммуникативной теории и не знаком с новым развиваемым нами подходом, подразумевающим опору на семью. И лишь спустя несколько лет я понял, что решение проблем подростка-психотика лежало не в достижении единства с семьей, а скорее в том, чтобы помочь родителям и подростку разъединиться и сделать это максимально безболезненно.
Мне не хочется создавать впечатление, будто Эриксон всегда опережал нас и все знал, ничему не учась. Мы тоже оказывали на него влияние, как однажды я с удивлением обнаружил. В те дни у Эриксона был собственный способ проведения психотерапии шизофреников. Например, его пациенткой была учительница, которую время от времени посещали видения. Он убедил ее хранить галлюцинации в шкафу в его приемной, где они могли бы быть в безопасности и не мешали ей работать. Она так и сделала и навещала Эриксона лишь для того, чтобы положить в шкаф новую галлюцинацию. Через какое-то время она решила переехать в другой город, но волновалась, что в тяжелую минуту не сможет обратиться за помощью к доктору Эриксону. И тогда он посоветовал ей в случае приступа запечатать галлюцинацию в конверт и послать ему по почте. Женщина согласилась. Время от времени она посылала Эриксону свои видения, и этот прием давал ей возможность вести нормальную жизнь вдали от терапевта. В этом деле меня более всего поразило даже не то, что Эриксон придумал процедуру с посылкой галлюцинации в конверте, а то, что он сохранял все эти конверты на тот случай, если однажды она вернется и захочет на них взглянуть. Что, впрочем, впоследствии и случилось.
Эриксон всегда был готов изменить свои методы и поэкспериментировать с новыми приемами — и в этом состояло его колоссальное преимущество. Он был прагматиком. Рассматривая Эриксона и его терапию с более широкой точки зрения, обнаруживаешь, что его прагматизм и его подход — по сути своей истинно американские. Истории и случаи, которые он часто рассказывал, взяты из фермерской жизни и отражают систему ценностей небольших провинциальных городков. Рассказывал ли он о краже яблок из сада или купании в речке или восторгался студенческой жизнью — казалось, это говорит сама “средняя Америка”. Он знал, как растут и взрослеют дети в Америке, и это знание давало ему четкую картину всех этапов семейной жизни и процессов повседневного бытия. Он знал разные регионы страны и особенности взглядов, уклада жизни и предрассудков их жителей. Он понимал разные культуры, так как хорошо знал свою родную и мог проводить сравнения.
Работа Эриксона отражала психиатрическую традицию, отличную от европейской, в которой основной упор делался на классификацию и диагноз. Хотя Эриксон обращал внимание на диагноз, основной его интерес был в том, как добиться изменения. Он концентрировался на цели лечения, и поэтому делал упор на практические средства ее достижения. Он был прагматиком и легко перестраивался, когда его первоначальный подход не срабатывал, и начинал использовать новую процедуру, не настаивая на традиционном, но неудачном методе. Не заботясь о принадлежности к философской школе, Эриксон обращался к реальному миру с его реальными проблемами. Он советовал терапевтам использовать работающие техники и отбрасывать без сожаления потерпевшие неудачу, невзирая на традицию. Он не предлагал опираться на опыт какого-нибудь выдающегося специалиста. Скорее, он учил отстаивать свои взгляды, опираясь на результаты собственной работы. Эти идеи характерны для американского прагматизма, так же, как эриксоновская нацеленность на активные действия, а не на созерцание и пассивное ожидание изменений.
В пятидесятые годы в США наступил бурный расцвет новых психотерапевтических направлений. В моду вошел вопрос: “Как менять людей?” — изучение и классификация отошли на второй план. Развивались бихевиоризм и семейная терапия. Все стали меньше философствовать и больше беспокоиться о социальных изменениях. Эриксон опережал время и изменился сам задолго до прихода этой моды. Чтобы продемонстрировать значение его вклада в “терапевтическую революцию”, следует отметить, что позиция Эриксона по вопросам лечения была абсолютно противоположной позиции традиционных терапевтов. Трудно поверить, что он всегда шел против течения. И точно так же трудно поверить в то, что методы, предлагаемые господствующим направлением психотерапии, были настолько неправильными, что действительно успешными стали диаметрально противоположные методы. Позвольте мне обобщить некоторые основные аспекты вклада Эриксона в психотерапию, противопоставляя их взглядам, господствовавшим в психотерапии несколько лет назад.
Гипноз
В сороковые и пятидесятые годы психотерапия была областью, закрытой для гипноза. Психиатры вообще не изучали гипноз, а социальные работники подвергались опасности быть растерзанными в клочья, если изъявляли малейшее желание загипнотизировать клиента. В клиническом обучении гипнозу уделялось так мало внимания, что на выездных семинарах требовалось обучать гипнозу с нуля. Во время травли гипноза Эриксон успешно использовал его при лечении, разрабатывал широкий спектр гипнотических техник и защищал гипноз как основной метод в багаже клинициста.
Симптомы
В то время психотерапия не была ориентирована на симптом. Считалось, что симптом не важен и реальная проблема коренится в структуре характера и личности. В результате клиницисты не только не знали, как воздействовать на симптом, но и были убеждены, что этого не следует делать. Эриксон занимал противоположную позицию и основывал свою терапию главным образом на работе с симптомом. Он утверждал, что изменить структуру характера можно, если нацелить лечение на основную проблему. По его словам, симптом подобен ручке сковородки: если хорошенько взяться за ручку, со сковородкой можно сделать многое. Он учил, что симптом надо не игнорировать, а детально изучать. Зная частоту проявления симптома, его интенсивность и т. д., можно увидеть, насколько он важен для всех сторон жизни пациента. Терапевты, игнорировавшие симптомы и считавшие, что над ними работать не следует, так и не научились ценить всю сложность симптоматического поведения. Они также не научились менять то, что хочет изменить пациент.
Инсайт и бессознательное
Отношение к инсайту и природе бессознательного более всего отличало Эриксона от его коллег. В сороковые и пятидесятые годы терапия инсайта была самой распространенной. В то время терапевты занимались только интерпретацией. Повсеместно утверждалось, что проблема человека есть продукт вытеснения и процесс формирования идей должен быть осознан. Эриксон провел множество экспериментов с бессознательным вытеснением, оговорками, воспоминаниями и снами и к сороковым годам явно рассматривал данное мнение как несущественное для лечения. Считалось, что терапевт, не добивающийся ин- сайта, “мелко плавает” и не заслуживает серьезного отношения. Эриксон был уверен, что терапия инсайта не приводит к изменениям и даже более того — интерпретация внутренней динамики может препятствовать реальному изменению.
Взгляд Эриксона на бессознательное был противоположен психодинамическим взглядам того времени. Терапия инсайта основывалась на идее о том, что бессознательное есть место скопления негативных сил и идей, настолько неприемлемых, что их необходимо вытеснить из сознания. В соответствии с этим мнением, человеку следовало остерегаться своих бессознательных идей и подозревать в себе враждебные и агрессивные импульсы, стремящиеся вырваться наружу. Эриксон придерживался противоположной точки зрения. Он считал, что бессознательное — это позитивная сила, обладающая большей мудростью, чем так называемое “сознательное”. Если человек просто позволит работать своему бессознательному, оно само обо всем позаботится. Эриксон подчеркивал, что своему бессознательному следует не только доверять, но и ожидать от него работы на благо человека. Например, он говорил, что если вы не можете отыскать пропавшую вещь, необходимо прекратить поиски и успокоиться. Подсознание просто “отложило” эту вещь, но в нужный момент поможет ее найти.
В терапии Эриксона вы никогда не встретите утверждений вроде: “Заметили ли вы, что упомянули вашего мужа как раз после рассказа об отце?” или “Интересно, откуда у вас бессознательное желание сопротивляться терапии?” Он не думал, что проникновение в вытесненные бессознательные идеи необходимо для изменения. Поэтому его терапия казалась столь странной инсайт-терапевтам. Например, как мог традиционный терапевт понять лечение депрессии у клиентки с помощью создания еженедельного графика депрессий? Или как мог “искатель инсайта” уяснить себе парадоксальное внушение и усиление симптома?
В противовес инсайту, Эриксон предлагал внушение амнезии и воздействие на людей за пределами их осознавания. Он не помогал пациентам понять скрытое значение их снов и фантазий — он изменял их сны и фантазии. Он считал “интерпретации” абсурдным упрощением сложного взаимодействия. Аналогии и метафоры Эриксон применял в процессе лечения иначе, чем другие терапевты. Его метод использования аналогий в общении с пациентами ввел в обиход новую теорию изменения. В прошлом клиницисты работали с аналогиями пациента, чтобы получить информацию о его состоянии, например, анализировали его сны и фантазии. Они считали, что, заставив пациента осознать метафорическое значение своих аналогий, смогут спровоцировать изменение, так же как при обсуждении параллелей между содержанием фантазии и реальной жизненной ситуацией.
Эриксон считал, что, заставляя людей уяснять параллели между аналогичными ситуациями и поступками, не только не вызовешь, а скорее заблокируешь изменение. Осознание лишь маскирует сложность проблемы. Эриксон поступал так: рассказывая пациенту, например, о еде и приеме пищи с целью внушить умение получать больше радости от сексуальных отношений и быть более раскрепощенным, он старался не дать человеку понять связь между едой и сексом. Он говорил: если человек начинает что-то осознавать, нужно “быстренько отклониться от сути дела”. Предлагаемая Эриксоном терапия должна отвечать двум требованиям. Во-первых, терапевт должен говорить о чем- то аналогичном тому, что пациент хочет изменить. То есть говорить об А, чтобы изменить Б, и при этом А и Б похожи. Когда аналогия выбрана, терапевту необходимо определить, как именно А может изменить Б. Просто поговорить об А и провести аналогию недостаточно, а сделать ее явной значит разрушить возможность изменения. Например, мало просто поговорить о еде как об аналоге секса. Терапевт должен продемонстрировать свое отношение к еде как к наслаждению. Например, он может сказать, что хорошая закуска помогает выделению желудочного сока перед основным блюдом.
Рассмотрим другой пример того, как Эриксон работал вне осознавания пациента. Человеку, увязшему в “порочном круге” своих взаимоотношений с окружающими, сторонник традиционного подхода предложил бы осознать этот порочный круг, ибо как только человек его осознает, он тут же сумеет вырваться из старой поведенческой схемы. Эриксон не заботился об осознании пациентом циклического поведения, а ставил задачу разорвать его. Он мог даже внушить амнезию повторяющегося поведения, чтобы человек, делая что-то, тут же об этом забывал и повторял это снова. Такое повторение заставит окружение, втянутое в порочный круг, реагировать по-другому, и схема поведения изменится.
Эриксон обычно не предлагал объяснений, но он был учителем. С помощью загадок и головоломок он учил людей, что жизнь куда сложнее, чем им кажется. Он нередко просвещал пациентов в медицинских и других проблемах. Он рассказывал людям об их половых органах и давал им выполнять специфические сексуальные упражнения задолго до того, как распространилась и стала модной “сексуальная терапия”. Эта сторона его метода лечения также добавляла масла в огонь споров об Эриксоне.
Позиция терапевта
Традиционно терапевт был объективным консультантом пациента. Он наблюдал и реагировал так, чтобы помочь пациенту понять свои проблемы. Терапевт не вмешивался в жизнь пациента и занимал позицию стороннего наблюдателя. На вопрос о том, является ли его задачей изменение пациента, терапевт ответил бы отрицательно, так как считал своей задачей помощь клиенту в понимании самого себя и принятии решения, стоит ли меняться. Терапевт не отвечал за результаты лечения, и если случалась неудача, виноват в этом был сам пациент. Любопытный парадокс: беря деньги за изменение пациента, терапевты в то же время отказывались нести ответственность за результат.
Эриксон считал себя ответственным за изменение пациента. Если изменения не происходило, это была неудача терапевта. Я помню, как он частенько говаривал ворчливо: “Этот случай все еще меня огорчает”. Он активно вмешивался в жизнь клиента. Эриксон был абсолютно убежден: причиной изменения является то, что он говорит или делает, а не осознание пациентом своих внутренних импульсов. Например, он мог прийти к человеку на работу и домой или сопровождать его в те места, посещения которых тот боялся.
Даже те современные психоаналитики, которые считались слишком вовлеченными в жизнь пациентов, полагали, что Эриксон заходит чересчур далеко. Я помню комментарии Фриды Фромм-Рейхман. У нее была репутация терапевта, устанавливающего крайне близкие отношения с клиентом во время интенсивной терапии. Но когда мы сообщили, что обучаемся у Милтона Эриксона, она воскликнула: “Однако! Вы что, не могли найти никого, кто поменьше вмешивается в жизнь своих клиентов?”
Устанавливая с пациентами личные отношения, Эриксон все же не доходил до панибратства, как многие терапевты-гуманисты. Он держал профессиональную дистанцию, хотя и был другом и наперсником. Как и многие другие аспекты эриксоновской терапии, его близость и дистанция представляли собою парадокс.
Приведу пример. Однажды он дал определение гипнотического транса как фиксации внимания, при этом амнезия является продуктом этой фиксации. В качестве иллюстрации Эриксон рассказал случай из своей практики. Он увлеченно и эмоционально рассказывал о чем-то клиенту и в какой-то момент беседы сбросил туфлю с ноги. Через некоторое время он ее снова обул и в конце встречи спросил, заметил ли клиент это действие. Пациент ничего не вспомнил. И хотя Эриксон рассказывал о концентрации внимания и амнезии, я думал о нем самом. Он мог быть очень вовлеченным в эмоциональное общение с пациентом и одновременно достаточно отстраненным, чтобы поэкспериментировать со сбрасыванием и надеванием обуви.
Краткосрочная терапия
В то время господствовало мнение, что для достижения изменения необходима длительная терапия. Короткий срок лечения означал лишь, что вы делаете меньше, чем при длительной терапии. Эриксон стремился максимально сократить продолжительность лечения. Он прибегал к длительной терапии, только когда не мог решить проблему быстрее. Вместо регулярных сеансов несколько раз в неделю, он по мере необходимости назначал пациентам встречи разной длительности.
Даже то, как он рассказывал о краткосрочной терапии, было парадоксально. Он говаривал, что путь к быстрому изменению долог. Например, если вы добились изменения длительностью в одну секунду при симптоме продолжительностью в сутки, это уже существенный результат. Часто с помощью гипноза он в геометрической прогрессии увеличивал изменение — от одной до двух секунд, от двух до четырех и т.д. Маленькое изменение неминуемо вело к большому. Эриксон часто говорил: “Если вы хотите получить большое изменение, сначала добейтесь малого”.
“Короткая” терапия Эриксона тесно связана с реальной жизнью. Он практиковал терапию здравого смысла, ресурсы для которой черпал в социальном окружении пациента. При этом не имело значения, кем был пациент — парикмахером, продавцом одежды, официантом и т.д. Эриксон знал повседневную жизнь, знал, что такое обычная семья, и понимал, что происходит с детьми на разных этапах взросления. Он был знаком с проблемой старения и на собственном опыте познал боль и болезнь.
Директивная терапия
Традиционно терапевт был недирективным. Считалось неверным указывать человеку, что он должен делать, касалось ли это важных решений или повседневных событий. Существовало наивное предположение, что можно месяцами, даже годами вести беседы с клиентом, при этом ни разу не посоветовав, что конкретно он должен сказать или сделать.
Эриксон поступал наоборот. Он утверждал, что изменение возможно, только если терапевт директивен. Он также считал, что все сказанное или сделанное в присутствии клиента несет в себе указание; задача же заключается в том, чтобы делать это умело, а не просто пытаться избежать директивности.
Вовлечение членов семьи
Встречи с родственниками пациентов с точки зрения традиционного подхода считались неприемлемыми. Многие терапевты даже не говорили с ними по телефону, опасаясь нанести вред лечению. Как всегда, Эриксон действовал иначе и охотно общался с родственниками своих клиентов. Он был одним из первых, кто начал приглашать для беседы всех членов семьи. Иногда он приглашал родителей вместе с ребенком, иногда без ребенка, и точно так же встречался с супружескими парами — то вместе, то по отдельности. Он одним из первых выработал особые процедуры, убеждающие уклоняющихся родственников посетить терапевта. Например, если муж не появлялся, невзирая на все приглашения, Эриксон начинал организовывать его приход. Разговаривая с женой, Эриксон заявлял: “Ваш муж, скорее всего, понимает это таким образом”. В другом случае он говорил: “Я уверен, что у вашего мужа такая-то точка зрения”. Каждый раз при этом он предлагал точку зрения или понимание, которые были заведомо неверными и не могли отражать мнение мужа. Когда жена приходила домой, муж расспрашивал ее, как прошла встреча с терапевтом. И она сообщала мужу, какое неверное представление о его взглядах выказывает Эриксон. Вскоре муж заявлял, что “пора направить этого психиатра на путь истинный”, и являлся к Эриксону.
Эриксон чувствовал себя легко, работая с семьями. Если Фрейд говорил, что не знает, что делать с родственниками своих пациентов, то Эриксон утверждал, что знает. Он на практике определил, что симптомы представляют собой контракты между родственниками, а не просто отражение индивидуальных черт больного. Эриксон порой вовлекал в лечение друзей и сослуживцев своего клиента. Не беспокоясь о поддержании мистических взаимоотношений с пациентом, он рассматривал человека и в его профессиональном, и в социальном окружении.
Подведем итоги. Традиционный терапевт был недирективным консультантом отдельно взятого пациента. Его работа заключалась в создании условий для того, чтобы его клиент мог говорить и самовыражаться. Он не использовал гипноз, не давал указаний, избегал родственников и не опрашивал членов семей. Он не имел дела с конкретными симптомами. Он практически полностью полагался на интерпретации как орудие достижения изменений и в индивидуальной, и в групповой терапии.
По каждому из этих направлений Эриксон предлагал противоположное. Он активно участвовал в жизни своих клиентов, использовал гипноз, давал парадоксальные и прямые директивные указания, вовлекал в терапевтический процесс родственников, не делал интуитивных интерпретаций, не занимался групповой терапией, внушал амнезию и основное внимание уделял симптомам.
Если рассматривать многочисленные современные школы и общую линию развития всей отрасли, видно, что развитие психотерапии все больше сдвигается в сторону эриксоновского подхода. Его методы сейчас повсеместно изучаются и принимаются, тогда как действия его бывших оппонентов постепенно превращаются в анахронизм. Если бы сейчас Эриксону было пятьдесят лет и он был бы в расцвете своего мастерства, я уверен, он стал бы лидером психотерапии. Кому-то может стать грустно от мысли, что Эриксон лет на двадцать опередил свое время и в молодые годы не был оценен по заслугам. Однако, на мой взгляд, лучше думать о том, что именно он помог создать современную терапию. Если бы Эриксон не делал свое дело и не обучал своим методам огромное количество людей, у нас, возможно, не было бы тех идей и возможностей, которые мы имеем сегодня.
Выбрать для рассказа лишь один аспект работы Эриксона означало бы пренебречь другими аспектами. Сложность, которую он ценил в людях, была в полной мере присуща ему самому. Подчеркивая интерес Эриксона к людям в реальном мире, следует вспомнить и то, что он в достаточной мере развивал и мир фантазии. Для Эриксона человеческий разум был домом с множеством комнат, где входы и выходы не связаны между собой. У человека могут быть секреты и от других, и от себя самого. Эриксон чувствовал себя во внутреннем мире человека и мире его фантазий так же комфортно, как в мире детских проблем с арифметикой.
В данной статье я попытался осветить некоторые общие и частные спорные вопросы, связанные с работой и личностью Милтона Эриксона. Выполняя эту задачу, я в полной мере понял утверждение Эриксона о том, что любая идея о человеке, сформулированная четко и осознанно, значительно упрощает сложность предмета. И это в первую очередь относится к тому, что я говорил здесь об этом замечательном человеке и его работе.
Я думаю, что со временем люди поймут его лучше, чем мы сейчас. Поэтому в заключение мне хотелось бы перефразировать высказывание А.Н. Уайтхеда об одном докладчике. Я надеюсь, что своим рассказом мне удалось высветить глубокую тьму, которую представляет собой тема “Милтон Эриксон”.
Пример Милтона Эриксона
Когда Милтону Эриксону было девятнадцать лет, его свалил полиомиелит. Он не мог ни двигаться, ни говорить. Все считали, что он в коме. Всего девятнадцать, жизнь только открывалась, а он оказался заточенным в своем собственном теле, которое ни на что не реагировало.
Кто-то мог бы и разозлиться. Можно было расценить это как подтверждение собственной несостоятельности. Можно было почувствовать свою беспомощность, безнадежность, особенно когда доктор говорил его матери, что он не доживет до утра.
Что делать в подобной ситуации? Все сводится к убеждению.
Эриксон собрал все силы до последней капли и попытался определить, может ли он пошевелить хоть одним мускулом. Он обнаружил, что может слегка моргать глазами. Он затратил неимоверные усилия и массу времени на то, чтобы на него обратили внимание и поняли, что он подает знаки. После чего масса неимоверных усилий и времени потребовались на разработку системы коммуникации. После многих часов непрестанных усилий ему наконец удалось передать то, о чем он хотел сказать своей матери: чтобы его кровать поставили поближе к окну, и на следующее утро он мог видеть восход солнца.
Полагаю, что отчасти именно эти обстоятельства и сделали Эриксона тем, кем мы его знаем. Не содержание его жизни, а образ действий, когда ему пришлось принять вызов, брошенный судьбой. И он оставался таким в течении всей жизни.
Когда я однажды был у него в гостях (а ему тогда было семьдесят пять или семьдесят шесть лет), кто-то спросил, до какого возраста он собирается дожить. Он ответил: «С медицинской точки зрения, я мог бы прожить лет до семидесяти».
Это уже кое-что говорит о его убеждениях и жизненной позиции.
Я помню, что приехал к нему лет в двадцать. Там были только я и еще один молодой человек. Милтон показал нам открытку, полученную от дочери, где был изображен герой одного мультфильма, стоящий на крошечной планете посреди бескрайней вселенной, и подпись под ним гласила: «Когда вы задумываетесь о том, насколько огромна, беспредельна и сложна вселенная, не начинаете ли вы себя чувствовать маленьким и ничтожным?»
На развороте же открытки было написано: «Только не я!»
И это еще один штрих к портрету Эриксона.
Я не склонен полагать, что его целительская сила проистекала из способности отдавать скрытые приказания или вводить людей в состояние гипноза. Мне кажется, что сила Эриксона заключалась в качестве раппорта, который он устанавливал с людьми на столь глубинном уровне, что тем и в голову не могло прийти в чем-либо его ослушаться из одного только страха разрушить этот раппорт.
Если вы с кем-либо устанавливаете раппорт на уровне идентичности, то нет надобности действовать исподтишка или окольными путями. Сила, которую он придает, когда вы начинаете верить в кого-то еще, кто, подобно Эриксону, имел свой «момент истины» и проник вглубь своей личности, а возможно и далее, просто огромна. Именно то, каково ваше убеждение в чем-то, обеспечивает раппорту всю силу его воздействия.
Быть может, вам стоит обратиться на время к своему жизненному опыту, когда подвергнуться испытанию пришлось вам, вашим убеждениям, быть может, вашей личности, вашей жизнеспособности, и когда вы, заглянув вглубь себя и нашли то самое убеждение, которое приказало: «Дерзай!» И как сказал Иисус: «Имеющий веру в малое, имеет веру и в большое».
НЛП обладает одним хорошим свойством: вы можете ухватиться за что-либо, едва промелькнувшее в вашей жизни, и сделать из него нечто значительное. Вы можете усилить этот опыт, заякорить его или даже распознать стоящие за ним стратегии и начать использовать и эти ресурсы, и эти убеждения, и эту силу, и эту идентичность и распространить все это на другие области своей жизни, где вам это более всего необходимо.
Продолжайте возвращаться к своей собственной биографии, к своему жизненному опыту. Быть может, вы отыщете и другие ресурсы. Может быть, какую-то особенную дружбу с человеком, на которого вы менее всего рассчитывали и от которого получили поддержку в то время, когда более всего в ней нуждались. Попытайтесь обнаружить что-нибудь приятное в своем детстве, что послужит для вас ресурсом. Может быть, велосипед, на котором вы научились сохранять равновесие.
Вернитесь еще дальше в прошлое, быть может, в то время, когда только научились отличать прописные буквы от строчных, а потом - составлять из букв слова, а вместе с этим осознавать, что значение слов определяют не сами буквы, а их порядок в слове. Из слов вы научились составлять предложения, а из предложений - абзацы. Точно так же вы научились разбираться в своих чувствах. Вначале вы могли и не знать, что означает то или иное чувство, но постепенно их значение стало понятно. И все вместе эти чувства слагались в предложения и параграфы, из которых составлялась ваша биография.
Отыщите в своей жизни те особые чувства, которые стали вашими проводниками, указали дорогу к вашей собственной правде, к себе самим. Храните и оберегайте эти чувства. Неважно, приятны они или нет, они вели вас. Возможно, что с возрастом они несколько изменились, приобрели новое значение. Возможно, что какие-то чувства из вашего детства остались где-то далеко, - чувства, к которым вы можете сейчас возвращаться, только если это уместно или экологично. Чувства, которые вы вновь позволите себе ощутить завтра или на днях.
Я хотел бы перейти к нашему следующему процессу: изменения убеждений через метафору о людях, живущих где-то далеко в космосе. В том, как они проживают свою жизнь, эти люди являются нашей полной противоположностью. Глядя на нас, они считают, что мы все делаем в обратном порядке: мы рождаемся, растем, упорно трудимся всю свою жизнь и под конец умираем.
Эти люди живут в обратной последовательности. Сначала они умирают и заканчивают свой жизненный путь. Первые несколько лет жизни проводят в домах для престарелых, утомленные и пресыщенные этим миром, несколько отчужденные от родных и близких им людей.
Но по мере своего старения они молодеют. Чем дольше они живут в доме для престарелых, тем больше крепнут их отношения с окружающими, тем больше привязываются они к своей семье.
Наконец, когда возраст начинает им позволять, они покидают дом престарелых, кто-нибудь награждает их золотыми часами, и они идут работать. Поначалу они чувствуют, что уже сделали все, что могли. Для них уже нет никаких новых направлений: работа им кажется скучной и утомительной. Но чем дольше они занимаются своей работой, тем больше молодеют; у них начинает возникать все больше творческих идей, и чем больше интереса они проявляют, тем с большим энтузиазмом приходят каждый день на работу.
И наконец, работа становится похожа на романтическое приключение. Наступает такой момент, когда они уходят с работы и отправляются в колледж, где могут посвятить свое время самопознанию и поиску.
В этом мире студенты иногда голосуют за войны, поскольку на их войнах все происходит в обратном порядке: самолеты пролетают, как в кадрах обратной перемотки над руинами, и эти руины вдруг взрываются мирными пейзажами, а все взрывы сжимаются и уходят в стальные капсулы, которые догоняют самолет и залетают в него. На земле эти капсулы извлекают из самолета, увозят, разбирают и вновь возвращают в землю, чтобы они никому никогда не причинили вреда.
А люди все молодеют, переживают полный сомнений подростковый возраст, не будучи даже уверены в том, что представляют собой. У них весьма смутное понимание о себе и о своих взаимоотношениях с окружающими. Но поскольку все их взрослые воспоминания живы, они располагают ресурсами, помогающими им пережить это время.
Наконец, приходит их детство, и с каждым днем они глядят на окружающий мир все более широко открытыми глазами. Чувство удивления и восторга растет постоянно. Их убеждения становятся с каждым днем все более общими, открытыми и неустойчивыми. Последние девять месяцев жизни они проводят в нежной и теплой среде, где все потребности и желания удовлетворяются без каких бы то ни было усилий с их стороны. И все у них заканчивается мерцанием чьих-то глаз.
Из книги Наведение транса автора Бендлер РичардГИПНОТИЧЕСКИЕ СЛОВЕСНЫЕ ШАБЛОНЫ: МОДЕЛЬ МИЛТОНА ЭРИКСОНА Гипнотизируя пациентов, Милтон Эриксон использовал весьма схематизированные речевые построения, иногда прибегая к необычным методам. Его словесные шаблоны были впервые описаны Ричардом Бэндлером и Джоном
Из книги Испытание эриксоном автора Зейг Джеффри К. Из книги Семинар с доктором медицины Милтоном Г. Эриксоном автора Зейг Джеффри К.ТЕРАПЕВТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ ЭРИКСОНА В методе Эриксона была одна замечательная особенность: в качестве учебного и терапевтического приема он прибегал к историям. Его четкое сфокусированное общение с пациентом было индивидуально направленным. Словесное общение с
Из книги Семинар с Бетти Элис Эриксон: новые уроки гипноза автора Эриксон Бетти ЭлисПримеры из практики Эриксона Существует много разных способов суггестии. Одним из важнейших достижений Эриксона, которое произвело революцию в гипнозе, было использование в терапевтической работе транса-сотрудничества. До Эриксона в традиционном гипнозе существовал
Из книги Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа автора Зейг Джеффри К.Интерпретации Милтона Эриксона Существует великое множество способов интерпретировать Милтона Эриксона. Некоторые делают это ближе к источнику, некоторые подальше, некоторые совсем неточно. Если бы я хотела изучить его методы, то обратилась бы к первоисточнику. Потому
Из книги Проект НЛП: исходный код автора Волкер ВольфгангНаблюдательность Эриксона Мой отец прославился свой необычайной наблюдательностью. Большей частью она зиждилась на его собственной истории: он был парализован и не мог двигаться целый год, и почти единственное, что ему оставалось – лежать и развлекать себя
Из книги Теории личности автора Хьелл Ларри1. ТВОРЧЕСКИЕ СПОСОБНОСТИ ЭРИКСОНА Понятие «гений» относят к некоему духу, присущему человеку. Помимо этого, гением принято называть личность, наделенную трансцендентными психическими способностями и изобретательностью. Гений Эриксона возник на перекрестке его
Из книги О Милтоне Эриксоне автора Хейли ДжейНесколько слов о личности Милтона Эриксона.
Из книги Путь к изменению. Трансформационные метафоры автора Аткинсон МэрилинВзгляды Милтона Эриксона на психотерапию Атеоретический прагматизм Эриксона Как доказывает Джеффри Зейг в своей книге Experiencing Ericrson (Встречи с Эриксоном), сфера клинической психологии, до новейших времен, была в Соединенных Штатах производной европейской мыслительной
Из книги автораАтеоретический прагматизм Эриксона Как доказывает Джеффри Зейг в своей книге Experiencing Ericrson (Встречи с Эриксоном), сфера клинической психологии, до новейших времен, была в Соединенных Штатах производной европейской мыслительной традиции. В отличии от американского
Из книги автораВзгляды Эриксона на бессознательное и отрицание им терапии, ориентированной на инсайт В европейской психотерапии до сегодняшнего дня царит миф о том, что сознательный инсайт в причины проблемы, это существенный фактор терапевтического изменения. Такой взгляд
Из книги автораМодель Милтона и концепция трансдеривацнонного поиска После формулировки Мета Модели, Бэндлер и Гриндер стали анализировать работу Эриксона с этой же точки зрения. Результат их исследований, как мы уже говорили, был опубликован в 1975 году под титулом "Паттерны
Принципы Милтона Эриксона Милтон Эриксон был известным американским психиатром, определившим основы методики, ориентированной на решение. Всю свою жизнь он был великим рассказчиком. Он исцелял людей с помощью историй и показал путь к применению трансформационных
В психологии есть много ученых, которые так или иначе повлияли на развитие науки. Но особое место среди них занимает Милтон Эриксон, который своими идеями перевернул сознание многих людей. Это выдающийся психотерапевт двадцатого века, который сделал значительный вклад в современную медицинскую и психологическую науку. Об этом свидетельствуют не только авторские труды, но и многочисленные публикации о нем.
Милтон Эриксон: биография
В конце девятнадцатого века родители известного психотерапевта переехали в Неваду с целью добычи серебра и золота. Там 5 декабря 1901 года родился известный психотерапевт Милтон Эриксон.
В школу он пошел уже в Висконсине. Учеба давалась ему нелегко из-за дислексии. В 1919 году, после окончания школы, Милтон заболел полиомиелитом. Эта инфекция сказалась на всех системах его организма, и врачи прогнозировали ему недолгую жизнь, проводимую только в лежачем положении. Имея большой запас времени, будущий известный ученый тратил его на воспоминания и тренировку чувств, которые отвечают за восприятие. Он тратил месяцы на мысленную разработку необходимых ему движений для того, чтобы посмотреть в окно, взять ложку в руки и так далее. Не прошло еще и года после парализации всего тела, как Милтон Эриксон уже мог на костылях приходить в Висконсинский университет. Упорный физический труд привел к тому, что через два года молодой студент мог уже ходить без костылей, слегка прихрамывая, также у него увеличилась масса тела, решились все проблемы с позвоночником. Тщательно изучая работы Лурия и других психотерапевтов, Эриксон на основе своих ощущений вывел много принципов в работе с людьми с помощью гипноза и просто консультирования.
В 50 лет Милтона Эриксона настиг синдром постполиомиелита, после чего он смог восстановить свои силы лишь частично. Оставшиеся годы он провел в инвалидном кресле, а умер в 78 лет.
Принципы Милтона Эриксона и сейчас активно используются в медицине и психологии, помогая людям обрести душевное равновесие. Он не только увлекался гипнозом, но и верил в силу подсознания, которой отдавал львиную долю выздоровления и изменения личности человека.
Личность Милтона Эриксона
Биография этого ученого только подтверждает силу его духа. Не каждый может добиваться результатов с помощью только мышления и большого желания. Эриксон - пример сильного человека, смело идущего к своей цели. У него была цель - начать ходить, и он начал. Он хотел восстановить все двигательные функции организма - у него в молодом возрасте это получилось.
Также многие отзывались о нем как об оптимистичном человеке с отменным чувством юмора. Он никогда не позволял себе падать духом, верил в силу подсознания и движущие силы человека, которые могут делать практически невозможное. О силе его духа свидетельствуют цитаты Эриксона. Вот некоторые из них:
- "Ничего по-настоящему не заканчивается, пока мы живы".
- "Мы очень быстро обучаемся в ситуациях, которые нам не нравятся".
- "И в каждой жизни должен дождь пролиться. И будут дни, что мрачны и печальны".
- "Всегда ставьте себе реально выполнимую цель в ближайшем будущем" и так далее.
Истории Милтона Эриксона и его взаимодействие с пациентами свидетельствуют о сильном влиянии его на них. Ему нравилось косвенное влияние на людей - в ходе беседы, не указывая прямо на проблемы, Милтон изменял мышление и поведение человека.
Отношение Эриксона к оплате своего труда
Милтон Эриксон никогда не отличался жадностью или любостяжанием. Он брал плату за свои услуги психотерапии или гипноза, но у него не было конкретной суммы для всех. Ученый был уверен, что для работы над собой человек должен жертвовать чем-то материальным, но входил в положение каждого клиента. С бедных людей и студентов он практически ничего не брал. Психотерапевт был одним из немногих людей, которые работали за идею. Он никогда не ставил на первый план свое обогащение, а полностью посвящал себя науке. Милтон хотел как можно больше ее развивать и изучать формы поведения разных людей.
Существует 5 принципов Милтона Эриксона в работе с клиентами, которые помогали ему и его последователям изменять мышление человека.
Первый принцип работы с людьми по Эриксону
С людьми все Ок . Он гласит, что каждый человек может развиваться и изменяться всю жизнь. Каждый достигнутый уровень развития является опорой для дальнейшего личностного роста. С процессом возрастания личности возникают различные точки зрения, видения ситуации, с помощью которых мы можем анализировать все происходящее и извлекать уроки. Зная, что в каждый момент жизни с нами все Ок, мы видим немного больше, чем видели раньше, то есть выходим за рамки привычного, прежнего. На основе этого имеем возможности выбора.
Второй принцип психотерапевта
Фокусировка на ... Сознание ограничивает наши возможности анализа информации. Гораздо больше мы воспринимаем своим подсознанием. С помощью определенных техник Милтон поворачивал беседу так, что человек мог лучше узнать и понять свои ощущения, сделать правильный для него в этой ситуации выбор. После этого клиент обретает внутренние силы, уверенность в себе, перестает нуждаться в советах посторонних.
Наилучший выбор человека
На данном этапе жизни человека он всегда делает наилучший выбор из того, что может проанализировать. У Эриксона не было понятия "плохие решения", он был уверен, что для клиента определенной решение - оптимальное в конкретной ситуации. Если ориентироваться на "так должно быть", человек постоянно будет о чем-то сожалеть. Эриксон утверждал, что важно понять клиента, ведь он -
Четвертый принцип по Эриксону
Положительное намерение в поведении . Этот принцип гласит о том, что каждое действие человека базируется на хороших намерениях. В определенный момент мы имеем конкретные потребности, которые с помощью некоторых форм поведения удовлетворяем. Через время мы можем уже не понимать, почему приняли то или иное решение или поступили так или иначе. Но если верить, что любое действие имеет положительное намерение, Милтон Эриксон утверждал, что мы будем выходить на новый уровень понимания, влекущий за собой изменение личности.
Неизбежность изменений
В постоянном изменении мышления внешнее поведение человека также меняется. Настраивая себя на положительный лад, применяя эриксоновские принципы, человек становится способным помочь сам себе в трудностях, а также может оказывать элементарную терапевтическую помощь другим.
Техники психотерапевта
Техники Милтона Эриксона в практике гипноза широко используются во многих странах мира. Развивая в других положительное отношение к себе и всему миру, он совершенствовал свои терапевтические техники в работе с клиентами. Существует несколько известных техник наведения транса Эриксона.
- Скажите "Да" - в процессе беседы психотерапевт использует утверждения, с которыми клиент постоянно соглашается, усыпляет его бдительность, и на утверждение, с которым он, может быть, и не согласен, он тоже отвечает "да".
- - поведение, несвойственное в конкретной ситуации. Собеседник находится в замешательстве, а психотерапевт дает указания, которые клиент точно выполняет.
- Забалтывание. Этим приемом пользуются цыгане. Психотерапевт произносит набор слов, перескакивая с одной темы на другую. Человек, пытаясь понять смысл, теряется, его сознание не справляется с потоком информации, в это время инструкция к действию поступает прямо в подсознание.
- Перегрузка - двойное наведение. Два человека становятся с разных сторон по отношению к клиенту, жестикулируют, прикасаются и забалтывают его. Все модальности получаются перегруженными (аудиальная, кинестетическая и визуальная), сознание отключается.
- Этим приемом активно пользовался его автор - Милтон Эриксон. Цитаты, истории, посылы в нем используются, но первые две рассказываются не до конца, в самом интересном месте прерываясь. Третья история с указаниями к поведению рассказывается до конца, затем заканчивается вторая и первая. Человек входит в легкий транс.